Шёлк
Dragon Age II, Хоук(м)/Фенрис
читать дальшеПотолок в усадьбе занимательный – есть за что зацепиться взгляду. Тут тебе и роскошная паутина, свисающая с балок, словно куски мха с древесных стволов, и бесконечная сеть трещинок в штукатурке – переплетение тонких ниточек, тёмных росчерков и островков-выбоин. Фенрис может разглядывать потолок часами, следить за кропотливой работой паука в углу под вычурной лепниной, высматривать в беспорядочной мозаике трещинок только ему понятные образы - слепки воспоминаний. Дневной свет едва-едва просачивается сквозь пыльные оконные стёкла. Занавеси давно сняты, часть из них обгорела и порвалась во время того памятного штурма, часть эльф посрывал уже после, в бессильной злобе мечась по дому. О, как он тогда злился. Ярость полностью затопила его, грозя вырваться на волю, разодрать горло надсадным рычанием. Если бы не Хоук…
Эльф смыкает веки, но не полностью – чтобы можно было видеть сквозь зарешеченные ресницами щёлочки. Чтобы снова можно было сладостно ошибаться, видя в висящей на спинке стула тряпке, домашний камзол Гаррета. Гаррет любит шёлк. Он мягкий и прохладный – удивительно волнующее сочетание. Фенрис не понимает страсти Гаррета к оксюморонам, и тем более его раздражает, что Защитник находит что-то подобное в нём самом. Хоука завораживает тоненькая фигура эльфа в сочетании с огромным мечом, очаровывает его животная настороженность, детская доверчивость и хроническая мрачность. Эльф знает об этом, знает, бесится и молчит. Боится, что высказавшись, потеряет привлекательность, и его темноволосое наваждение забудет о нём, как о надоевшей игрушке. А это было бы… слишком больно, наверное.
Фенрис сам не замечает, как его задумчивость плавно перетекает в сонливость. Там, в Тени, бесплотные призраки прошлого набирают силу, становятся осязаемыми. Печальные глаза матери, которая не смеет отказаться от подаренной им свободы, но и принять – выше её сил. Испуганное и виноватое лицо сестры, и коротко брошенное через плечо: «Ты сам это выбрал». И его губы, сжатые в тонкую линию… Царапина на щеке кровоточит и Гаррет нервно слизывает солёные капли… Аришок заносит над ним меч, а эльф не может, не имеет права вмешиваться.
Если резко открыть глаза, даже мягкий свет восковой свечи может показаться слишком ярким. Если жить не во имя, а вопреки, не зная, что бывает иначе, простое сочувствие может показаться любовью. Фенрис не знает, что Хоук чувствует к нему на самом деле. С того единственного раза, когда эльф сбежал, едва накинув на себя одежду, Гаррет больше не касается темы их отношений. Он просто молча хранит ему верность. Фенрис знал, что Андерс пытался, что Изабелла пыталась, и даже Мерриль… Хоук отказал всем. Андерсу мягко, щадя его чувства, Изабелле смеясь, а Мерриль… Она выбежала из его поместья в слезах. Это смущает, давит и внушает обманчивую надежду. Теперь, когда Данариус мёртв, его ничто не держит в этом заброшенном особняке. Он свободен, действительно свободен, и от этого только хуже – его привыкшее к рабству естество отчаянно ищет замену хозяину. Неужели он видит Хоука в этой роли?
Фенрис медленно потягивается, приводя в порядок затекшие мышцы, и поднимается с разворошённой постели. Пришло время расставить точки над и. Когда он подходит к поместью Хоука, он полон мрачной решимости разорвать мучительную связь, такую сладкую, такую желанную. Он не верит в искренность, не верит из последних сил. Глядя в тёплые омуты серых глаз, он силится сказать, что между ними не может больше быть никаких чувств, но вместо этого спрашивает:
- Что мне теперь делать?
- Останься со мной, - отвечает Гаррет и ласково касается щеки эльфа.
На Хоуке его любимая домашняя рубашка из красного шёлка, даже жаль, что не хватило терпения расстегнуть пуговицы.